Валентин ЗОРИН
Валентин ЗОРИН
Валентин ЗОРИН (1930–2003)
Судьба любого человека, а художника – тем более, всегда сложна, жизнь же Валентина Зорина, родившегося в Ленинграде, была изначально осложнена, словно испытывая талант на выживание: его отец, работавший в Смольном, был репрессирован в 1934 году - «без права переписки». Мальчишка пережил блокаду, был вывезен из истощённого города и вылечен от дистрофии в Ставропольском крае.
А в пятнадцать лет поступил в школу юнг Черноморского флота, по окончанию которой работал на кораблях ЧФ матросом, машинистом, мотористом, позже служил в ВВС механиком. По сложившимся изначально обстоятельствам (причастности к репрессированному) получить систематического образования он не смог, однако его природной памяти, любознательности и начитанности могли бы позавидовать многие интеллектуалы... При том, что «баловнем судьбы» он не был до самого конца, жизненные обстоятельства постоянно ставили барьеры, которые нужно было преодолеть. Утрата матери, после долгой и тяжкой её болезни, потеря жилья и библиотеки во время абхазского конфликта и сложности переезда в Калининград, долголетняя болезнь, ввергнувшая в неподвижность жену, за которой Валентин почти благоговейно ухаживал в течение семи лет, размолвки с сыном, то исчезавшим, то появляющимся. Одновременные страх и желание одиночества. Молча и без жалоб. Преодолеть… Не только, чтобы выжить, но – творить. И – раздавать себя: без оглядки, наотмашь…
Зорин стал репортёром городского радио в Сочи, затем 20 лет работал корреспондентом городской газеты и краевой. С 1952 года в газетах стали появляться рассказы Зорина. Затем – первая повесть «Голубое утро», вскоре перепечатанная столичным издательством «Молодая гвардия». Моряк в юности, молодой писатель рассказывал о море, это было понятно. «Зюйд-Вест», «Слоны Брамапутры», «Юнги», «Матросы» – все эти повести, выходящие отдельными книгами, как и рассказы, публиковались в популярных сборниках, журналах и альманахах: «На суше и на море», «Полярный круг», «Уральский следопыт», «Кубань». И первая повесть, изданная в Калининграде (Зорин переехал сюда в 1977 году), «Повелитель случайностей», рассказывала о «морском» периоде жизни Александра Грина, хотя это была уже скорее историческая книга, что и отметили «Вопросы литературы» в 79 году.
Всех, кто знал Валентина Зорина, всегда удивлял, если не сказать – поражал, круг его знаний и интересов: повести приключенческие и детские («Долгие каникулы», «Всадник с золотой трубой»), роман «Заложники», детектив «Усмешка Будды», романтизированные биографии поэта-декабриста А. Одоевского, художника И. Айвазовского, пьеса «Особый объект «Z»… Впрочем, «всеядность» Валентина, за которую его порой упрекали критики, была лишь следствием от-пущенного природой таланта, основным признаком которого была неуспокоенность и вечный поиск. Поиск истины, поиск себя в истине, поиск красоты в человеке и его предназначения в этой жизни. Его неуёмная фантазия, пришпоренная энергией истинного «трудоголика», заставляла Валентина пробовать себя в самых неожиданных жанрах и делах: стихи и скетчи для эстрады, ТВ-новеллы и мини пьесы, в которых сам порою выступал и как актёр, куклы в исторических и сказочных одеяниях, которые он раздаривал, коллажи и рисунки для собственных и чужих книг… А еженедельным (!) детективным рассказам «Виктории Катран» на полосах «Стража Балтики», которых за несколько лет наберётся на добротную книгу, позавидовал бы сам Жорж Сименон!
Вот калининградские читатели получают историко-приключенческие романы в серии «Янтарного сказа» «Тайны старого города»: «Корона отступника» и «Телохранитель королевы». Позднее Средневековье, Реформация Мартина Лютера и последний великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт; период Наполеоновских войн, Кёнигсберг времени королевы Марии-Луизы. Столь же удачными случились и три последние книги Валентина Зорина: «Альбрехт I Прусский» (дублированная здесь же на немецком языке), «Паруса судьбы» – о жизни и творчестве прославленного русского живописца Ивана Айвазовского, и «Сага о Сигурде» – сказочная повесть по мотивам раннесредневекового германского эпоса. Все они касаются разных времён и разных народов, но объединяет их одно: стремление автора воссоздать мир, в котором живут и действуют герои произведений.
Умение быть разножанровым – в «Саге о Сигурде» проза сменяется стихами с внутренней мелодикой легенд, как их пели скальды давней эпохи, – и это придаёт увлекательному повествованию дополнительные краски. Необходимо отметить, что это не шаблонный язык квазилитературы, наводнившей книжный рынок, но тщательная работа со словом, заставляющая читателя вспомнить и научиться уважать родной язык. Оставаясь верным себе, Валентин Зорин неизменно продолжает писать и для прессы; уже написана новая повесть-фантазия для «Запада России», пишется роман о Э.-Т.А. Гофмане...
Писатель находился на творческом взлёте, его вклад в культурную и общественную жизнь Калининграда заметен и неоспорим.
В портфеле издательства уже набранный роман «Печать Великого магистра», который станет своеобразным подарком 750-летию нашего Города…
Он словно торопился успеть что-то досказать, доделать, довершить. Участвовал в редакции «Молодых голосов» и альбома «Из России – в Россию». Его рассказы, рецензии, шуточные стихи под многочисленными, им самым забываемыми, псевдонимами печатались во многих газетах, его появление в редакциях и писательской организации всегда приносило добрую улыбку, а порою и совет, подкреплённый энциклопедической памятью, не изменившей Валентину до конца. И это при том, что жизнь далеко не баловала его, поочерёдно испытывая его на верность, на дружбу, даже на здоровье. Он и при тяжелой операции находил силы шутить над собой, словно раздавая своё жизнелюбие.
Тяготы, невзгоды этой бренной и непредсказуемой жизни кого-то ломают, а то и вовсе опускают на дно… Но вот это мужское умение начать всё с нуля было, как не многим, было присуще Валентину. Трагедии только делали его жёстче, прежде всего к самому себе, к делу, каким бы ни пришлось заниматься. Да, для выживания порой необходимо уйти в кочегары, но — остаться собой и не терять цели. Вот уж, как никто, он оправдывал своё имя*! И был сам себе лекарством. Идеальный? — Валя заходил днём ко мне на службу с двумя банками вина и смеялся: «Этот грех, надеюсь, мне простится! С шести утра поработал, к вечеру расслабился. Пойдём!» А порой просто замыкался, не отвечая на звонки, чтобы не огрызаться. Но его спасало чувство юмора. И сарказм, прежде всего по отношению к себе. Но и к самой жизни, рано ли, поздно, проигрывающей смерти. Я смотрю на полку, где рядом с его книгами стоят подаренные им куклы. Смеясь над фетишами, он рукодельничал в безденежье и сбывал этих кукол немецким туристам, в ностальгии хлынувшим к нам после открытия границ.
----------
*Valentis — здоровый, сильный (лат.)
Казалось бы, можно успокоиться – 26 книг сами говорят о востребованности писателя и осуществлённости отпущенного Богом таланта. Но… кто теперь напишет «Досужие мысли» в «Страже Балтики» или «Записки долгожителя» – в «Калининградке», за-молчит «Боцман Дудка» и лихой водитель «Бардачков»… Кто расскажет о путешествиях и самых неожиданных встречах, кто за ночь создаст очерк или переведет с немецкого или польского, а то с румынского, ошеломив в переводе и собственной фантазией!.. Ещё накануне Нового года, словно предвидя свой уход, Валентин присылает «к столу» коллег-писателей шуточные стихи, за которыми ощутимы все его мудрость, интеллект и – доброта. Грустно это, хотя и неизбежно. И остаётся поучиться мужеству писателя, сумевшему прожить с достоинством, и уйти – не отягощая мир причитаниями. Читая эти строки сейчас, с ещё большей отчетливостью понимаешь, что мы потеряли доброго друга и советчика, а культура – фантазийного художника, материализовавшего Слово. Впрочем, счастье художника в том, что он оставляет после себя людям – книги, картины, музыку. А значит – живёт. В нас и – с нами.
Последнее обновление: 28.11.2022
ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ПРОТОКОЛА
(Приблизительно дипломатические строчки)
1. «А-ЛЯ ФУРШЕТ…»
Миг был поистине торжественный! Я вернулся из очередной поездки в «худон» – бескрайнюю монгольскую степь, и портье Улан-Баторской гостиницы «Алтын-гол», протянул мне длинный, не по-социалистически элегантный, конверт. Он был из Советского посольства. Член Союза писателей СССР товарищ Зорин В.Н. (т.е. я), приглашался сегодня в 19 ч. на торжественный прием к Чрезвычайному и Полномочному послу Советского Союза в Монгольской Народной республики товарищу Павлову С.Н., устроенный по поводу избрания тов. Бадмунха Генеральным секретарем МНРП и Председателем Великого Народного Хурала. Вероятно, потому, что я находился в стране, будучи командированным сюда Москвой на короткий срок, фрак, или хотя бы смокинг, от меня не требовались. Но зато на схеме размещения почетных гостей, вложенной в конверт вместе с приглашением, кружочек с моей фамилией находился последним за последним столиком. Как объяснил мне один из сотрудников культурного атташата, все столики – фуршетные, а мне предстоит находиться с шоферами и охранниками. «Но кормят всех одинаково!» – было сказано мне.
Я вспомнил один из абзацев романа Ю. Семенова «Альтернатива», где смачно описывались поджаренные сардельки, раздаваемые на пресс-конференции журналистам, и облизнулся. Истекал срок власти Ю.В. Андропова, валюты командированным за рубеж, а тем более в страны социализма, обменивалось крайне мало. Если же добавить сюда необходимость привоза подарков родным и близким, то в стране пребывания приходилось надеяться на угощения, а то и кормиться хлебом с привезенной грудинкой. Стояла зима с лютыми морозами, о которой монголы говорили: «Куйтун байна!», т.е. «очень холодно!». И это позволяло держать грудинку на балконе… Небольшие угощения случались – то в здешнем Союзе писателей, то в редакции журнала «Монголия, но после выступления на промышленном предприятии, в парткомитете улуса.
Галстука у меня не было, но я по примеру возвратившего эту моду Андрея Вознесенского, накрутил на шею пестрый фуляр – вышло даже эффектно. Шоферам и охранникам было наплевать, как я выгляжу – они толковали о поршнях и автомасле, о покрышках, часто прикладывались к «Кристаллу» с «Рижским бальзамом». Закусывали бутербродами с килькой. Мои застольные друзья стояли спинами к происходящему – оно их не интересовало. А я не отрывал глаз от залитой светом люстр аван-глубины зала, где выступал товарищ Бадмунх – скуластый и сравнительно молодой. Говорили, что его предшественник Цеденбал спивается в Москве… Когда поднимали тосты, то самой внушительной представлялась фигура нашего посла. Он был в официальном, расшитом пальмами мундире, и его супруга блистала искрами шелка вечернего платья… Но завлекательнее всех мундиров сияли золотом и синевой «дэли» монголок, с прическами времен древних ханов.
Но тут начали разносить на подносах поджаренные сардельки, крест-накрест надрезанные по концам, похожие на свиные ножки. И все начали расхватывать их, запивая уже монгольской «архи» – из кумыса. Когда расходились, куртуазно прощаясь с посольскими, стоявшими полукругом в вестибюле – ведь среди участников приема не был (шепнули: демонстративно!) только посол Великобритании, я на миг задержался, отвечая на рукопожатие Посла. Мне захотелось напомнить (разумеется, в шутку) о том дне, когда глава Секретарь ЦК ВЛКСМ С.Н. Павлов, совершавший средиземноморский круиз на «Литве», не принял меня – репортера провинциальной газеты – в своих апартаментах, и запретил встретиться с сыном Мориса Тореза – Пьером, курсантом Марсельской «Мореходки», который проходил здесь практику. Между провинциальным журналистом, а через четверть века - провинциальным прозаиком, и человеком, который всю жизнь находился на Кремлевских высотах, разница была слишком велика – «всяк сверчок…» и т.д.
Правда, в ту же ночь это попробовал опровергнуть молодой человек, помощник атташе по вопросам культуры и обмена информацией – Евгений Месковский. Разбудив меня, он стал умолять отвезти его рукопись в Москву, отдать редактору журнала «Дружба народов» С. Баруздину. Я помнил о случаях незаконного провоза рукописей через границы, о провокациях и т. д. Все это выглядело странновато – он мог отправить рукопись (если она без криминала) диппочтой. Женя был высок ростом, спортивен, предельно коммуникабелен и даже остроумен. Таких советских атташе, похожих на юных спецназовцев, я встречал во многих странах. – Что вы закончили, Женя? МГИМО. Был «блат»? Какой блат! Я же не москвич, родители в Перми живут. Служил в десантниках, подал документы – прошел без напряга. Какие языка изучал? Смешно сказать: романские, особенно румынский. А попал в Монголию!
2. ЗАВИСТЬ
В разрушенном, знойном и пыльном Севастополе лета 1946 года, коммунальная квартира, в которой две комнаты занимала семья моего дяди, офицера штаба ЧФ, на горе Рудольфа, представлялась оазисом роскоши. Здесь была мебель, книги, а на общей кухне постоянно – вода. И пахло хорошей едой. Жена дяди – Татьяна Порфирьевна, отличалась властным характером и аккуратностью, и Тамару – мою двоюродную сестру, воспитывала едва ли не в великосветских канонах. Дело в том, что у дяди от первого брака существовал сын, малый со сложным характером – впрочем, в то время он уже окончил в Ленинграде «Дзержинку» был ранен на защите Дороги Жизни, стал гражданским инженером в Краснодаре. Татьяна Порфирьевна, как бы соревнуясь с покойной женой дяди, готовила дочь к той жизни, которая казалась ей единственно достойной. Тамара не знала, что такое «пайка», прекрасно одевалась, учила английский уже в последнем классе, а немецкий – с репетитором. Была она хорошего роста, с правильно красивым лицом, обо всем судила правильно, ее избрали комсоргом школы… В семье, и я, называли ее «Тусей».
А я в это лето, после первого года обучения в Батумской школе юнг ВМФ, проходил в Севастополе первую морскую практику: на плавмастерской в Южной бухте. Кормили нас по норме: «Береговой- 2», весьма скудно, ремонтно-судовым работам обучали жестко, но на субботу-воскресенье отпускали в увольнение. Я был единственным, имевшим в Севастополе родственников, – из гостей возвращался с пирожками, или еще с какой вкуснотой. В тот июньский вечер – в зеленой воде бухт плавали огни кораблей, а развалины размывались сумерками, я предложил сестренке прогуляться на Матросский бульвар, где была танцплощадка. За Графской пристанью синела гладь Северной бухты с серыми силуэтами линейных кораблей эскадры, на фоне которых колонна памятника Погибшим кораблям выглядела особенно торжественно. Оркестр на танцплощадке наяривал «Розамунду» и «Брызги шампанского», я рассчитывал, что Тамара пригласит подругу. Но она повела плечом:
– Фу! Танцевать с матросней? Это же быдло! Хамьё!
Меня обдало холодом: ведь, будучи юнгой, я стоял на служебно-социальной «лестнице» еще ниже рядового матроса. Если и есть у моей кузины подруги, то я вряд ли смогу представлять для них какой-либо интерес.
– Но ведь завтра такой матрос… Есть такие ребята!
– А мне нужно сегодня, а не завтра! Понятно? Если хочешь знать, папу в Москву переводят, я поступлю в Институт международных отношений! Я буду дипломатом, понятно?
И тогда я вспомнил, что являюсь сыном репрессированного, что меня не приняли в Нахимовское училище; что перед школой юнг я носил перешитые из дядькиных, брюки и китель; что Татьяна Порфирьевна – «мать-командирша», как называли ее подчиненные старшего брата моей мамы, всегда относилась к нам, как к жизненным неудачникам, почти нищим. И понял, что Туся так же относится и ко мне. В этот вечер я ушел на свою плавмастерскую без пирожков.
Год спустя, из материнского письма, я узнал, что моя кузина, окончив с золотой медалью среднюю школу в Севастополе, была принята в Московский государственный институт международных отношений. Теперь они жили в столице, на Хорошевской, и дядька – капитан 1 ранга, служил в Министерстве ВМФ СССР. Я же в это время участвовал в разминировании Азовского моря, и моими случайными подругами были преимущественно засольщицы хамсы в Керчи.
Надо сказать, что советская дипломатия коснулась меня тогда неким косвенным лучом. В Керченский порт пришли и стали у Генуэзского мола два необычных для того времени судна: черно-белые, очертаниями похожие на военные корабли, сухогрузы польской постройки. Одна из их особенностей заключалась в том, что крышки трюмов автоматически складывались «гармошкой». Мы, с борта нашей БДБ (трофейной быстроходной десантной баржи), переделанной в танкер для снабжения двух дивизионов катерных тральщиков, очищавших Азовское море от немецких и наших «гостинцев». И вдруг вахтенный от нашей сходни на берег прибежал: - Валентин! Тут тебя какой-то фрайер спрашивает!
«Фрайер» был загорелым и немолодым мужчиной в костюме, который мог только присниться в те годы. Он крепко пожал мою чумазую руку, сказал, что служил с моим дядькой на «Червоной Украине»; что теперь он – представитель советского консульства в Польше. Николай Васильевич Зобков просил найти меня. Он – сумел найти. Эти два сухогрузных судна – опытные в проекте серии, он же, как специалист, является флотским экспертом…А вообще, если я захочу, то могу прямо сейчас перебраться в кубрик любого из этих красавцев. Перспективы очень неплохие!
– Но у нас отобраны паспорта. После школы юнг мы должны отслужить пять лет:
– Сложно, но все можно сделать. Собирай вещички!
Я подумал о верности. Чему? Вонючему кубрику? И – все-таки…
– Простите, - сказал я, - можно подумать?
– Не позднее утра.
Утром оба сухогруза покинули Керченский порт.
3. ГЕРАЛЬДИЧЕСКАЯ РАДУГА
Через семь лет мать сообщила мне на адрес полевой почты – я служил в ВВС на территории Румынской Народной республики в соединении, предназначенном для прикрытия возможного отхода нашей армии из Советской зоны оккупации Австрии, - что Туся не только окончила МГИМО с «красным» дипломом, но и вышла замуж за некоего Алексея Попова, одного из дипломатических референтов Н.С. Хрущева. Тот намного раньше закончил тот же институт, вел в нем какой-то курс, и сразу же влюбился в красивую и рассудительную студентку. Предполагается поездка молодоженов в Канаду – на работу в посольстве СССР.
Мои представления о дипломатах были туманными и поверхностными. Редкая беллетристика, мемуары Талейрана и книги Тарле… Дипломаты Германии и Великобритании – цилиндры, фраки, изысканные манеры, и лицемерие. «Язык нам дан для того, чтобы скрывать свои мысли…» Великим дипломатом был А.С. Грибоедов. Дипломатом был и поэт Ф. Тютчев. Коллонтай, Красин, Литвинов и Молотов – гордость советской дипломатии. «Теодору Нетте – пароходу и человеку». А Риббентропа повесили, – и хорошо сделали!
Мне не очень-то интересны были эти высоты жизни и деятельности. Я жил в другом измерении: работая машинистом на буксире-спасателе, участвовал в снятии с мелей зарубежных торговых судов, тушении на них пожаров, буксировках в порт… За это полагались премии. И словно знаками иных миров, представлялись цвета иностранных флагов. За каждыми сочетанием или гербом стояли государства и, соответственно, посольства, консульства. А вот за общение с этими инстанциями, как и с иностранными моряками, можно было запросто угодить в лагерь! Правда, Никита Сергеевич, как рассказывали, распорядился ликвидировать лагеря, и полгода назад расстреляли Берию. Но это рассказывали… А в Канаде «Иуда – Кравченко», советник нашего посольства, перебежал к врагам, выдал государственные тайны… Мне незачем было завидовать счастливой и удачливой кузине! В тамошней обстановке советским людям, наверняка, нелегко живется. А мне жилось неплохо.
И вот теперь, зимой 1954 года, дипломатическая «аура» как бы коснулась меня: наш стрелковый взвод, размещенный в Отопени-Жос под Бухарестом, утром подняли по тревоге. Чтобы поставить в оцеплении посольства Великобритании. Оно находилось вблизи бульвара имени Николае Бэлческу.
Час спустя мы рассыпались среди еще сохранивших листву деревьев парка перед узорчатой оградой старинного двухэтажного особняка с «Юнион Джеком» над покатой крышей. Внутри ограды тоже был парк со стриженым газоном, и поблескивали колючки проволоки, зеркальные рефлекторы прожекторов. Мы были предупреждены о необходимости строжайшей осторожности. Речь Черчилля в Фултоне была прологом к Третьей Мировой войне. Так что можно ждать любых провокаций… В Корее война закончилась, но мы-то знали, что на Румынию и СССР в любой момент может напасть Югославия, где правит кровавая клика Тито-Ранковича. Недавно румынский истребитель «МиГ-15» сбил в Карпатах американский «Б-52». Странно, что никакого шума по этому поводу не было.
Придерживая на груди под плащ-палаткой свой «ППШ», я из-за ствола бука рассматривал здание посольства – оно казалось мне потусторонним, существующим только в больном политическом воображении. Тем более, что на его территории, и в окнах особняка, не мелькало ни единой человеческой фигуры. Реальным был только румынский часовой в будке у ворот с калиткой. Но зачем нас поставили в оцепление?
И тут в парке со стороны Каля Виктория появился советский военнослужащий – сержант высокого роста, шагавший спокойно и уверенно. Одет он был так, как мы всегда одевались, идя в увольнение – с определенным щегольством, надраив кирзачи и начистив осидолом пуговицы. Но странным было то, что на плече сержанта висел вещевой мешок… Заметив кого-то из нас, он остановился, попятился. И тут к сержанту с двух сторон рванулись несколько офицеров, скрутили ему руки и, не снимая с вещмешка с его плеча, поволокли в глубь парка. Там взревел двигатель ГАЗика. Команду: «Оцепление снимается!» – передали вполголоса от одного солдата к другому – мы, стараясь не шуметь, беспорядочно отошли, и уже на трассе стали строиться.
Говорили потом всякое. И то, что сержант был переодетым шпионом; что он собирался просить политического убежища… Но выяснилось, что сержант-артиллерист, перед демобилизацией решил заработать. Он позвонил в британское посольство, и спросил: не нужен ли им затвор от орудия новой, еще секретной, системы? В посольстве решили, что это глупая шутка, ответили: приносите! А он и в самом деле взял затвор для продажи. Трибунал приговорил бывшего сержанта к 15 годам строгого режима.
Какое это имеет отношение к дипломатии? А черт его знает!
4. ПАЧКА «CAMEL»
В конце мая 1959, возвращаясь из Дома творчества СП СССР «Малеевка», где проводился семинар для молодых литераторов РСФСР, я заглянул в Москве на Малую Грузинскую улицу – хотелось повидаться с дядькой. Он уже был в отставке, возился в гараже с «Победой», мастерил модели парусников. Он поздравил меня с первой книжкой, вышедшей в Краснодаре, порадовался, что она – о флоте, море, юнгах. Под осуждающим взглядом сильно постаревшей, но такой же величественной и властной Татьяны Порфирьевны, мы выпили по рюмочке вина. И тут я узнал, что Тамара приехала в отпуск по беременности, живет в новой квартире на Студенческой. И что ее супруг, ныне генеральный консул в Монреале, отпуска пока не получил – со снимка, сделанного на богатом застолье, на меня внимательно смотрел сквозь очки в массивной оправе немолодой и лысоватый, очень интеллигентный мужчина.
Рядом с ним стояла моя кузина, вокруг теснились выхоленные люди с шелковыми лацканами смокингов, с бабочками галстуков, с поднятыми фужерами – был какой-то прием…
Дверь квартиры двоюродной сестрицы мне открыла домработница, провела меня мимо мебели, еще одетой в чехлы, на кухню. Тамара приняла меня суховато, но, узнав причину моего нахождения в столице, оттаяла, даже ласково улыбнулась. Прекрасный жасминовый чай из большой банки с желтой этикеткой, я пил в этом просторном помещении, где стоял невиданный по красоте и размерам холодильник, сверкали никелем краны, теснилась на полках посуда. На белоснежных стенах висели эстампы с видами Больших Канадских озер, горных массивов, с лицами индейских вождей. Офицер Канадской королевской конной полиции зорко смотрел вдаль из-под широких полей шляпы…Сначала я вспомнил Гарри Купера в трофейном немецком фильме «Роз Мари», затем нашу с матерью 6-метровую комнатку в бараке в южном городе. И скудные гонорары на городском радио и в газете. Впрочем, «Малеевка» вселила в меня некоторую уверенность.
Моими делами Туся не интересовалась, а о своей жизни говорила так, как говорят о справедливом и заслуженном – что ж, она была права. Ведь согласно легенде, Мария Антуанетта, узнав о вышедших на улицы Парижа голодных женщинах, удивилась: «У них нет хлеба? Но пусть едят булочки!» Чай был выпит, десяток крекеров съеден, я собрался уходить. И моя кузина открыла ящик кухонного шкафа, достала пачку американских сигарет «Camel» без фильтра, протянула мне. Верблюд этикетки смотрел на меня снисходительно.
В вагоне поезда «Москва – Сухуми» пассажиры – мужчины принюхивались к аромату виржинского табака, восхищенно цокали языками.
– Сестра на дорогу дала, – небрежно объяснял я. – Она в Америке работает. Дипломат!
5. АТТАШЕ ПО ВОПРОСАМ КУЛЬТУРЫ
Май 1961 года в Вене был сказочно прекрасен. Столица Австрии была похожа на прибранный музей, насыщена зелеными и золотистыми отсветами. Совсем недавно здесь состоялась встреча Хрущева с Кеннеди, к ней оказался приуроченным полет Гагарина в Космос. И вся атмосфера вокруг оставалась праздничной. А туристская фирма, только что заключившая свой первый договор с «Интуристом», наполнила дебют нашей группы прямо-таки исключительным сервисом. Казалось, никогда не насытиться всем окружающим: видами и раритетами терезианского Шёнбрунна, готикой Стефанскирхе, Хофбургом, сверкающим Рингом с бронзовым всадником – Евгением Савойским, лиственным кружевом Венского леса, даже Пратером, где к нашим услугам были едва ли не все аттракционы. И примкнувший к нам атташе по вопросам культуры Посольства СССР тов. Степанов – средних лет, элегантный и светски вежливый, удовлетворенно кивал. Несомненно, он контролировал уровень обязательств фирмы по отношению к советским гражданам.
Немного не повезло с гидом – экскурсоводом: фрау Лиза оказалась нашей землячкой, несколько лет назад переехавшей сюда на ПМЖ. Со своим мужем – в то время солдатом вермахта, она познакомилась в годы войны, они полюбили друг друга, но соединиться им удалось лишь после 1953 года. Муж работал садовником, Елизавета Ивановна получала из Союза небольшую пенсию, и подрабатывала, где удастся. По-немецки она говорила коряво, историю Вены и Австрии знала плохо, а ведь нам предстояла десятидневная поездка по всей стране – до Тироля и Зальцбурга. Похоже, семья фрау Лизы живет небогато – эта грузноватая и неторопливо двигавшаяся женщина ела за нашим общим столом с трудно скрытой жадностью. И, если на столе оставалось что-то, собирала в картонную коробку, уносила с собой.
И однажды, когда она не смогла рассказать нам историю Венского оперного театра, где нам предстояло слушать «Богему», мы пожаловались тов. Степанову. Он посерьезнел, сдвинул пшеничные брови, кивнул.
На следующее утро к автобусу, в котором нам предстояло отправляться в альпийский Зиммеринг, медленно подошла фрау Лиза. Она была грустна.
– Я пришла попрощаться… Вы недовольны мной, и меня уволили. Я понимаю, вы заплатили деньги… Желаю вам всем счастья!
– Новый гид встретит вас в Бабельсберге, – сказал тов. Степанов, тоже пришедший проводить нас.
Оглядываться на оставшуюся у гостиницы фрау Лизу нам было стыдно. Но уже на следующий день, потрясенные снеговыми гранями Гроссглёкнера, поднимавшегося из-за горный отрогов Доломитовых гор, мы почти и не вспоминали о прежнем экскурсоводе. Тем более, что новый – молодой и спортивный, был настоящим профессионалом.
6. СТУПЕНИ ПОСОЛЬСТВ
Ступени – символ любого восхождения. И возможности приближения к высотам. Но в горах ступеней нет… А вот у храмов и дворцов они есть всегда. Дипломатические представительства СССР на территории европейских сателлитов, без ступеней обходиться не могли – можно назвать могучее, похожее на крематорий, здание в Варшаве, где в свое время всевластным «прокуратором» был тов. Аристов. С ним советовался сам Болеслав Берут… Такое же величественное здание потрясало воображение в Праге, и особенно в Будапеште – сам тов. Андропов тогда держал в руках Венгрию Матиаса Ракоши, которому после ноября 1956 года пришлось бежать в страну победившего социализма, чтобы доживать свой век в Краснодаре. Посольство СССР в столице ГДР – Восточном Берлине, походило на уничтоженную в 45-м Рейхсканцелярию. В Париже на рю Гренелль, здание посольства принадлежало когда-то еще царской России, отличалось классическим обликом.
В странах, прежде бывших колониальными, или ступивших на путь прогрессивного развития, у зданий советских дипломатических представительств храмовых ступеней не было – здесь все выглядело просто и по-дружески. Об этом мне невольно подумалось в Триполи, где довелось побывать по командировке Союза журналистов СССР и АПН, в октябре 1963 года.
В стране еще находилась авиабаза Великобритании – «Уиллусфилд», дававшая работу тысячам туземцев: к терминалам нефтепровода в Тобруке выстраивались очереди из европейских и азиатских танкеров, и наше посольство, расположившееся в самом центре города, в так называемой «Медине», в тени финиковых пальм, выглядело предельно скромно. Правда, с электронными замками на воротах и калитке, с сетчатым забором. Сам посол нас не принял, но его помощник по связям с прессой угостил кофе и тоником, и рассказал о престарелом короле Идрисе, и о нерешительном молодом наследнике – принце Ахмете. Народ же Ливии, по словам советского дипломата, тяготел к демократии, к социализму.
Действительно, через весьма короткое время, к власти пришел полковник Муамар Кадаффи. Он поселился на возвышенности, в так называемой «Касбе», в королевском дворце, у которого ступени имелись.
В самой первой, после России, социалистической стране – Монгольской Народной республике, Советское посольство, о котором я уже говорил, почти не уступало по внешнему величию зданию ЦК МНРП. То немного напоминало здание на Московской Лубянке, а посольство представляло два полу-небоскреба, и обладало территорией в несколько сот гектаров. Огороженная высокой сеткой из массивных титановых колец, снабженной защитной электроникой, территория начиналась от Государственной библиотеки с огромной скульптурой И.В. Сталина, и находилась как раз между проспектом Мира и улицей Сталина.
Ступенчатых маршей у нашего Посольства и Культурного центра Советско-Монгольской дружбы, не было. Но зато они располагали несколькими закрытыми магазинами. В них было все не только дешевле и выше качеством, причем производства капиталистических стран, но и резко отличалось ассортиментом от монгольских магазинов. И перед входом в посольские торговые центры всегда толпились монголки, протягивая деньги советским людям: – Купите конфет для моих детей! Или печенья!..
Одна из ведущих сотрудниц Культурного центра поделилась со мной горем. Она подарила своей подруге-монголке, жене ответственного партработника, на день ее рождения, кожаный сувенирный кошелек. И положила в него долларовую бумажку. Это было воспринято, как жестокое оскорбление. Ведь советским дипломатическим представителям во все времена платили не в местной валюте, а в долларовом исчислении и вот теперь нашу землячку отзывают в Москву!.. Прощайте, закрытые валютные магазины!
В ЧССР и Венгрии ступени были. В Будапеште октября 1956-го они сыграли определенную защитную роль – восставшим было трудно под огнем лезть наверх… Но это – в критической ситуации. А в обычной младшие сотрудники посольства в Праге не чурались предлагать свои услуги в качестве русско-говорящих гидов для групп СССР. Помнится, дипломатка Ирочка постоянно затевала в туристском автобусе словесные конкурсы, очень любила песни: «Али-баба» и есенинское, «Жаль мне себя немножко, жаль мне бродячих собак…» Если еще семья за границей, жить-то нужно!
А парней аристократическо-спецназовского вида мне довелось повидать в Южно-вьетнамском курортном городке Вунг-тау. Четверо «игравших» под американцев парней, подъехали к пляжу на полуразбитом «Джипе», тут же потребовали бананового ликера, взяли по половинке расколотого кокоса… Красиво! Потом один их этих парней набился к нам – на ужин с национальными блюдами. К счастью, ему понравились отваренные в свином бульоне змеи…
7. УРНА С ПРАХОМ НА БУФЕТЕ
Отправляясь в 1988 году в очередную зарубежную поездку – на этот раз опять в Монголию, я после долгого перерыва навестил свою двоюродную сестрицу. Мой дядька и Татьяна Порфирьевна давно скончались и похоронены на Ваганьковском. Туся, которую теперь тянуло называть Тамарой Николаевной, уже побывала супругой Советского Чрезвычайного и Полномочного посла в Федеративной республике Германии, а затем в Индии. Я знал, что в Индии Алексей Попов заболел какой-то экзотической, смертельно опасной и быстротекущей болезнью. Были приняты все возможные меры, но спасти посла не удалось. Жаркий и влажный тропический климат заставил хоронить советского дипломата по местному обычаю – сжечь с исполнением определенного ритуала. То есть, поджечь погребальный костер полагалось вдове покойного.
Квартира, в которой жили моя кузина с дочерью Татьяной, сотрудницей одной из самых богатых Внешнеторговых организаций СССР, походила на музей сувениров и произведений народного художественного промысла из многих стран. Тамара-Туся показывала мне сари необыкновенной красоты, затем фотоснимки. В том числе и всех этапов сожжения тела Чрезвычайного и Полномочного посла. При небольшом скоплении официальных лиц и любопытных, на полянке среди фантастической растительности, вдова, прикрывая лицо краем накидки, подносила горящий факел к высокому сооружению из поленьев и трав, на котором был установлен богато украшенный гроб. На других фотографиях все это пылало почти бездымным пламенем.
– Самое страшное было, когда стали трещать пятки!..
На резном буфете, среди изображений богов Востока, стояла железная банка. Любопытствуя, я открыл крышку – внутри находилось нечто сыпучее, коричнево-серое, с отдельными компонентами, похожими на битую и измельченную керамику.
– Что это, Туся?
– Прах Алексея… Мне предлагали место в колумбарии, но так мы всегда рядом….
Есть фраза-афоризм, произнесенный по легенде некогда Талейраном, что язык дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли… Интересно: сестра в этот миг была дипломатом или просто старой женщиной?..
Новогоднее послание к столу!
О, братья славные по цеху!
Вам – эти честные слова:
не станет в этом вам помехой
в хмельном круженье голова!
Вы все на годик старше стали,
но, это, верю, не предел.
А я – в бесхмелье и в астрале,
А и, как в СИЗО, надолго сел!
Под звездами ничто не ново.
И вот, свершив круговорот,
Судьба Василия Кочнова
Меня, вполне возможно, ждет!
Алмазы требуют огранки –
уменья надобно и сил...
смешно признаться:
лишь по пьянке
я все ошибки совершил!
Спасла, наверное, натура,
и в горе не неся вреда -
единственно, литературе
не изменял я никогда!
И самый верный в жизни тезис:
И конечно, водка не вода...
желаю: пейте, сколько влезет,
но не спивайтесь, господа!
Я – не мудрее, хоть и старше,
люблю погреться у огня,
но праздник,
ставший общим нашим
чего-то холодит меня...
и сходимся-то в кои веки,
и то в расчете на бакшиш...
но динозавр на дискотеке
не запоёт: «Шумел камыш»!
Бог видит: мне сейчас неловко,
но стисну душу в кулаке –
я ж помню: Снегов на тусовках
я сидел тихонько в уголке...
мы только собственные роли
играем: он, и ты, и я, –
мне кажется, что за застольем
сидят все прежние друзья...
За окнами январский ветер,
а утром будут сниться сны...
и нет ни зависти, ни сплетен,
и все по сути мы равны!
У каждого талант огромный,
и в каждом собственная стать...
так вот: за этот тост безмолвный
Я с вами рюмку рад поднять!
29.12.2002
(16 января 2003 г. Валентин Зорин ушёл в самое далёкое, вечное плавание).